Б.Констриктор
Предисловие А. Кушнера к последней книге Александра Гуревича заканчивается пожеланием, чтобы сбылась его метафора: "прорвать цепь, победить паука". Мое долговременное, но скупое на встречи знакомство с безвременно ушедшим поэтом позволяет утверждать, что эта сеть прорвана.
Гуревич был прирожденным странником. Он жил на той планете, где эра географических открытий еще и не начиналась. Он не мог усидеть на месте. Спустя десять лет после окончания мат-меха он вдруг начинает писать стихи.
Ах, колея, любовь моя, ты - как стихосложенье:
Ты мчишь сквозь грязь вперед, грозязь отправить под откос.
А что есть я? Материя, и мой удел - движенье;
Мои сансары рождены вращением колес.
Эта сознательная перекличка с Бодлером ("Смерть! Старый капитан!") была у Гуревича естественной. Может быть, ему нравилось ставить жизнь на кон. Так, сидя на узких перилах последнего этажа петербургской лестницы, покачиваясь после возлияний (вспомним эпизод с Долоховым, бутылкой рома и окном из "Войны и мира"), он рассказал мне запомнившуюся на всю жизнь историю. Детали ее, конечно, потерялись, но суть осталась навсегда. Лыжник Александр заблудился где-то на побережьи Финского залива и решил преодолеть Маркизову лужу наискосок. Эта была какая-то невероятная арктическая одиссея. Гуревич шел и шел, преодолевая бесчисленные торосы, пока путь ему не пересек прущий прямо на него ледокол.
И в литературе, несмотря на поздний старт, он успел прошагать немало: два ЛИТО, Слепаковой и Кушнера, Союз Писателей и даже его Правление, три книги стихов, переводы.
Мне кажется, что и сейчас Александр Гуревич шагает по каким-то неведомым дорожкам. А в день его похорон в моей голове сложились парадоксально-легкомысленные строчки:
Жил поэт. Ходил на лыжах.
Песни аглицкие пел.
Пропадал частенько в Кижах,
Потихонечку толстел.
Пил, конечно, понемногу,
Ведь здоровый был мужик.
Рано душу отдал Богу.
Еще встретимся, старик!